/Саму выставку посмотрела, признаюсь, поспешно, так как библиотека уже закрывалась, но фотографии Игоря Савченко опять потрясли и опять загадали ребус. О них и пойдет речь. /
Неслучайная экспедиция
Из всех работ, представленных на коллективной выставке “Фотографическая экспедиция: К западу от Минска” в галерее “Нова” (авторы Владимир Парфенок, Игорь Пешехонов, Дмитрий Король и Игорь Савченко), мне бы хотелось обратить внимание только на некоторые работы Игоря Савченко: двойные фотографии. Под одну вертикальную раму помещены две фотографии одного и того же объекта, снятого, однако, со слегка разных позиций. О чем же говорят нам эти диптихи?
Иногда впечатления от просмотра фотографий одного автора сродни впечатлениям от просмотра хорошего фильма или прочтения хорошей книги: перед нами раскрывается целый мир со своей неповторимой атмосферой, эмоциями, ценностями. Есть, однако, принципиальная разница между кино и фотографией. В кино этот особый мир создается путем реконструкции: если мы видим на экране комнату, то это не та реальная комната, какой она хочет казаться, но искусственно воссозданная комната в студии. Все, что попадает в кадр фильма, специально приносится туда с целью создания некоего цельного внутренне непротиворечивого мира. В случае фотографии мы имеем дело не с реконструкцией, произведенной на пустом месте, а с тщательным выбором из того многого, что окружает фотографа. Именно через этот отбор и создается уникальный мир художника.
Чтобы объяснить, что имеется здесь в виду по “миром”, я бы хотела привести большую выдержку из книги французского философа Жиля Делеза: “Каждый субъект выражает мир с некоторой точки зрения. Но точка зрения – различие как таковое, внутреннее и абсолютное. Таким образом, всякий субъект выражает абсолютно различный мир. Несомненно, выражаемый мир не существует вне субъекта, который его выражает (то, что мы называем внешним миром есть только обманчивая проекция, унифицирующий предел всех выражаемых миров). Однако выражаемый мир не смешивается с субъектом: мир отделяется от субъекта, в точности как сущность — от существования, включая и свое собственное существование. Мир не существует вне выражающего его субъекта, но он выражен как сущность, не самого субъекта, а Бытия, или той области Бытия, которая открыта субъекту. Вот почему всякая сущность есть отечество или родина. Она не сводится ни к психологическому состоянию, ни к психологической субъективности, ни даже к форме некоторой высшей субъективности. Сущность есть последнее свойство сердцевины субъекта. Но такое свойство более глубинно, чем сам субъект: оно - другого порядка: «Неизвестное свойство уникального мира». Это не субъект, который выражает (expliquer) сущность, это скорее сущность, которая заключена (impliquer) в субъекте, свернута в нем и оборачивает его. Мало того, обернутая вокруг себя самой, она-то и образует субъективность. Не индивидуумы конституируют мир, но свернутые миры, сущности, конституируют индивидуумов: «Это миры, которые мы называем индивидуумами и которые без искусства мы никогда не познаем». Сущность не только индивидуальна, она индивидуализирована” (“Марсель Пруст и знаки”, 1999, с. 69-70).
Итак, Делез пишет, что искусство дает возможность обнаружить не столько психологическую субъективность художника, сколько некий уникальный мир, свернутый внутри художника и даже превосходящий его. Таким образом, и фотография, если мы имеем дело с искусством, дает нам такую возможность. Показывая реальный мир, потенциально доступный для каждого, фотограф, тем не менее, благодаря отбору, показывает несравненно большее, чем просто отражение реальности: он выявляет некий параллельно существующий целый и цельный мир, возможно, не всегда подконтрольный самому автору. Хочется отметить, что именно в случае фотографии завороженность от рассматривания параллельного мира дополняется еще одним важным пониманием. Именно благодаря тому, что исходниками для создания иного мира выступают фрагменты объективной, верифицируемой реальности, осуществляемый автором выбор не только предлагает нам некий визуальный образ, но и заставляет задуматься о ценностной системе, породившей этот образ: на что стоит смотреть, чтобы это увидеть? Что важно заметить, не пропустить? Предлагая ответы на эти вопросы, уникальный мир фотографа предлагает, по сути, свой ответ и на вопрос о смысле жизни. На уровне визуального мы никогда не оказываемся так близко к реальности, как в случае фотографии. И если мы проживаем жизнь так, как направляем наш взгляд, то фотография помогает увидеть, как происходит выбор.
Давайте теперь вернемся к диптихам Игоря Савченко и подумаем, о чем же они говорят. Наблюдая за творчеством Савченко уже несколько лет, я действительно должна признаться, что его работы постоянно о чем-то мне говорят. Это не некие неартикулируемые визуальные впечатления, это внятные цельные предложения, которые настойчиво просят их прочитать. Проблема, однако, в том, что излагаются они на неизвестном мне языке. Временами все кажется близким и ясным: почти кожей чувствуется неповторимая специфика слов, звуков, интонаций, но пока еще, увы, ничего не складывается в единый текст. Очень хочется верить, что в какой-то момент понимание просто случится. Но, скорее всего, как это всегда случается с иностранными языками, придется запастись терпением и прилежно и последовательно изучать лексику и грамматику, чтобы что-то понять.
Напряжение при прочтении фотографий Игоря Савченко возникает прежде всего из-за того, что автор предъявляет нам откровенно нейтральные объекты. Это было уже в “Комментированных ландшафтах”, когда нейтральная визуальность была уютно упакована в поэтический комментарий. Это повторилось в “Фотографировании”, когда выбранные объекты не объясняли ровным счетом ничего, кроме того, что они были выбраны для фотографирования. В “Чудном месте” ничего не значащие объекты были задернуты темной шторой специфического способа печати. Нейтральное блокирует наслаивание каких бы то ни было коннотаций, оно сопротивляется тому, чтобы быть вписанным в какую бы то ни было наррацию. И, наконец, своей высшей точки нейтральное достигло в “Экспедиции”, потому что на некоторых фотографиях представленный объект вообще нельзя было назвать. Перед нами находится нечто определенно реальное, несомненно, реально существующее, могущее быть зафиксированным фотографией, но в то же время ускользающее от наименования. Можно было бы предположить, что Игорь увлекся поиском композиционно интересных абстрактных рисунков, но все же это отрицают соседние работы с их тщательной фокусировкой на конкретных объектах.
Я также уверена в неслучайности представленных на выставке фотографий и особенно в неслучайности диптихов. Если в “Фотографировании” еще можно было допустить мысль о том, что выбор объектов не был как-то особенно спланирован: раз уж сам акт фотографирования оказывается первостепенным по отношению к объекту, то значит показать можно что угодно, суть от этого не изменится. Разнородность представленных тем как раз подталкивала к этому выводу. В “Экспедиции” же стало очевидно, что ни о какой случайности не может быть и речи. Эксперимент с двойными фотографиями не выделялся как нечто абсолютно новое, а наоборот казался совершенно органичным и в комплексе других работ той же выставки, в комплексе всего предыдущего. Это было похоже на то, как если бы автор заметил, что его понимают не до конца, и перефразировал предложение, выразив ту же мысль, но несколько иначе. Итак, автор аккуратно показывает нам объект, нейтральный, вплоть до исчезновения в неназываемом, сфотографированный со слегка разных ракурсов, предлагает нам увидеть этот небольшой сдвиг, это незначительное смещение, это легкое чуть-чуть.
Мне кажется, что это “чуть-чуть” уже не раз заявляло о себе раньше, и не только в фотографиях Игоря, но в его рассказах. Весь драматизм любовных рассказов Савченко разворачивается вокруг этого самого “чуть-чуть”, некоего момента, который оказывался решающим, момента, когда рождается или умирает любовь, возникает или пропадает желание, навсегда сходятся или расходятся судьбы людей. Достаточно только взгляда, жеста, неосторожной задержки или поспешности, чтобы вся жизнь сложилась иначе. При чтении этих рассказов меня охватывало чувство протеста. Но как же так! Вот два человека, которые так близки, так невероятно близки, что даже видят одинаковые сны, но вот дует легкий ветерок, у кого-то внутри что-то вдруг случается, какое-то незначительное смещение эмоций, и они расстаются навсегда. Хочется задать вопрос, а удастся ли им когда-нибудь встретить кого-то, кто мог бы быть для них так же близок? Но это неправильный вопрос. Кажется, что автор просто хочет, чтобы мы увидели, как нечто очень важное возникает или исчезает случайно. И это не нелепая случайность, вплетающаяся в развитие любовных отношений, а экзистенциальная. Случайность, которая приоткрывает нам иное измерение, выходящее за пределы приятного ожидания того, что “все будет хорошо”. У любви, как и у самой жизни, возможно, нет никакого сценария, кроме этих случайных “чуть-чуть”. Нет никакой обязательности и в возникновении или утрате смысла.
Вся эта драма жизни и разыгрывается в фотографических диптихах И.Савченко. Так, по крайней мере, я их увидела. Момент возникновения фотографии из тотальности реального мира случаен, но случаен экзистенциально, и в этом смысле случаен не более, чем момент возникновения смысла сегодняшнего дня, который мы обретаем при пробуждении.
|
